Низами, представляющий самый яркий период в персидской поэзии, поэт, известный как непревзойденный мастер романтической идиллии, поместил в первую из своих пяти поэм («Хамсе») трактат, несколько напоминающий «Хадика» Санаи, озаглавленный «Махзам ал-асрар» (Сокровище тайн). Однако Низами не был мистиком в таком же смысле, как Санаи и Аттар; он был скорее автором панегириков благочестию и бедности; когда же он обнаружил, что этот стиль не приносил сколько-нибудь существенного вознаграждения, он обратился к более мирским темам (это принесло больший успех). Он писал изысканно и ярко, а его гимны Божеству просто прекрасны:

Во имя Аллаха, милостивого и милосердного.
Этот ключ открывает сокровищницу эмира,
С Его именем мысли летят далеко от мира,
Его Имя да речь назовет твоя
Ведь еще до рождения Бытия,
До рождения Вечности и до того, как
Появилось все то, что сейчас под боком,
Мир уже подчинялся воле Его.
Его пальцы Вечности держат перо.
А рука — открывает небес покров.
Но скрывает тайны больших мудрецов.
Единый источник, откуда наш род,
Дающий жизнь всему, что живет.
Он создал солнца яркий алмаз,
И землю травой он покрыл для нас.
Его имя у тех, за кем большинство;
Он хлеба дает всем тем, кто ест его.
Он сыплет жемчуг над твоей головой,
Им прозревает некогда слепой.
Он с тем, кто живет по его уставу.
Он — тот, кто государю дает державу.
В ничто он сводит ворох глупых дел,
Он предъявляет счет тем, кто его презрел.
Он сердцем буйный шум умерит,
A знающим слова свои поверит.
Он первый и последний. Он — кругом.
Ничто и жизнь меняются при нем
Местами. А сам мир — зола пред ним.
Все наши дни — всего лишь легкий дым.
Прах Низами, что он помял немного, —
Лишь грядка, лишь горшок с цветами Бога.

Но вершина этой формы стихосложения была достигнута другим блестящим поэтом Джелал-ад-дином Руми (ум. в 1273). Уроженец Балха, он переехал вместе с отцом в Конию (Малая Азия) и там, как мы уже увидели, стал легендарным основателем мевлевийского общества дервишей. Как Ибн Араби собрал и объединил в одну систему все, что было сказано о мистицизме на арабском до него, так и Руми в своих бессмертных «Месневи» сделал то же самое, но на персидском языке. Эта поэма, ныне полностью переведенная, охватывает всю сферу суфийских размышлений; притчи, которые вплетаются в ход рассуждений, звучат поистине блестяще и изобилуют мудростью и юмором. В предыдущей книге нашей серии, написанной профессором Николсоном, жизнь Руми, его образ мыслей и стиль рассматриваются очень подробно, поэтому нет нужды разбирать такие летали здесь. Нам здесь достаточно будет привести несколько первых строк из «Месневи», где Руми использует образ тростниковой флейты для отображения отчаянного взывания мистика к Богу.

Ты послушай, послушай — в ночи тростник
Поверяет ветру свой тихий крик.
Словно шепчет: "Мол, спеть мне тебе позволь
Про горячую страсть и жгучую боль».
А секрет моей песни, хотя и простой, -
Не увидеть его, не потрогать рукой.
Ты. пожалуй, понять бы его сумел,
Коли б ты стерпел то, что я стерпел.
Это пламя любви спалило меня.
И вино любви опоило меня.
Если хочешь узнать, как любовь нелегка,
Ты послушай шуршание тростника.

Этот брак романтизма и мистики имел место в ранней истории суфизма, когда, как мы уже видели, язык человеческой любви часто использовался для передачи отношений между мистиком и его Божественной Любовью. Любовь персов к аллегориям (мы уже заметили это в прозе Сухраварди) сделало эту моду еще более приятной и популярной. Одной из излюбленных тем была история Иосифа и жены Потифария, изложенная в Коране: самой известной посвященной этой теме поэмой была «Юсуф и Зулейха» Джами (ум, в 1492). Тот же автор наполнял духовным содержанием, так сказать, спиритуализовывал. и другие похожие истории любви, такие, как. например, трагедия Лейлы и ее безумного любовника-поэта ("Лейла и Меджнун"): история о Сулеймане и Абсолоне, которую впервые опубликовал на арабском переводчик Платона и Аристотеля Унаин бен Исхак. Как вид мистической любовной лирики предстает "Путь Паломника» (Сайр ал-ибад) Санаи. Который называют "Божественной комедией" Данте в миниатюре. Описание воплощенных пороков в этом произведении крайне выразительно:

И, повернув от этих злобных тварей,
Провел меня Вергилий чуть подале.
Я видел рай, как видел его черт.
Там люди наверху холма стояли
Черны как сажа. Дикий был народ.
Дивились на других, разинув рот,
И ни о чем как будто бы не знали.
Наполненные ветром, как волынка,
Что в три ноздри гнусавит и ревет.
Как обезьяны... Точно! Вот картинка —
Как тщатся ухватить себя за хвост,
Что твой щенок, — пока не вышел в рост,
Охотиться на хвост ему в новинку.
Кривые все, горбатые, как мост,
А весом — тяжелей свинца, бедняги,
Вон там один — как ветви у коряги.
Он руки к небесам вознес,
Моля о снисхождении и благе.
А взгляд его — вот верх метаморфоз!
Он раньше был смиренным и покорным,
Теперь же рыщет, где 6 разжиться кормом.